Папенька поставил на
стол табакерку. «Поди-ка сюда, Миша, посмотри-ка», — сказал
он.
Миша был послушный
мальчик; тотчас оставил игрушки и подошёл к папеньке. Да уж
и было чего посмотреть! Какая прекрасная табакерка!
Пёстренькая, из черепахи. А что на крышке-то!
Ворота, башенки,
домик, другой, третий, четвёртый, — и счесть нельзя, и все
мал мала меньше, и все золотые; а деревья-то также золотые,
а листики на них серебряные; а за деревьями встаёт солнышко,
и от него розовые лучи расходятся по всему небу.
— Что это за городок?
— спросил Миша.
— Это городок
Динь-Динь, — отвечал папенька и тронул пружинку…
И что же? Вдруг,
невидимо где, заиграла музыка. Откуда слышна эта музыка,
Миша не мог понять: он ходил и к дверям — не из другой ли
комнаты? и к часам — не в часах ли? и к бюро, и к горке;
прислушивался то в том, то в другом месте; смотрел и под
стол… Наконец Миша уверился, что музыка точно играла в
табакерке. Он подошёл к ней, смотрит, а из-за деревьев
солнышко выходит, крадётся тихонько по небу, а небо и
городок всё светлее и светлее; окошки горят ярким огнём, и
от башенок будто сияние. Вот солнышко перешло через небо на
другую сторону, всё ниже да ниже, и наконец за пригорком
совсем скрылось; и городок потемнел, ставни закрылись, и
башенки померкли, только ненадолго. Вот затеплилась
звёздочка, вот другая, вот и месяц рогатый выглянул из-за
деревьев, и в городке стало опять светлее, окошки
засеребрились, и от башенок потянулись синеватые лучи.
— Папенька! папенька!
нельзя ли войти в этот городок? Как бы мне хотелось!
— Мудрено, мой друг:
этот городок тебе не по росту.
— Ничего, папенька, я
такой маленький; только пустите меня туда; мне так бы
хотелось узнать, что там делается…
— Право, мой друг, там
и без тебя тесно.
— Да кто же там живёт?
— Кто там живёт? Там
живут колокольчики.
С этими словами
папенька поднял крышку на табакерке, и что же увидел Миша? И
колокольчики, и молоточки и валик, и колёса… Миша удивился:
— Зачем эти
колокольчики? Зачем молоточки? Зачем валик с крючками? —
спрашивал Миша у папеньки.
А папенька отвечал:
— Не скажу тебе, Миша;
сам посмотри попристальнее да подумай: авось отгадаешь.
Только вот этой пружинки не трогай, а иначе всё изломается.
Папенька вышел, а Миша
остался над табакеркой. Вот он сидел-сидел над нею,
смотрел-смотрел, думал-думал, отчего звенят колокольчики?
Между тем музыка
играет да играет; вот всё тише да тише, как будто что-то
цепляется за каждую нотку, как будто что-то отталкивает один
звук от другого. Вот Миша смотрит: внизу табакерки
отворяется дверца, и из дверцы выбегает мальчик с золотою
головкою и в стальной юбочке, останавливается на пороге и
манит к себе Мишу.
«Да отчего же, —
подумал Миша, — папенька сказал, что в этом городке и без
меня тесно? Нет, видно, в нём живут добрые люди, видите,
зовут меня в гости».
— Извольте, с
величайшею радостью!
С этими словами Миша
побежал к дверце и с удивлением заметил, что дверца ему
пришлась точь-в-точь по росту. Как хорошо воспитанный
мальчик, он почёл долгом прежде всего обратиться к своему
провожатому.
— Позвольте узнать, —
сказал Миша, — с кем я имею честь говорить?
— Динь-динь-динь, —
отвечал незнакомец, — я мальчик-колокольчик, житель этого
городка. Мы слышали, что вам очень хочется побывать у нас в
гостях, и потому решились просить вас сделать нам честь к
нам пожаловать. Динь-динь-динь, динь-динь-динь.
Миша учтиво
поклонился; мальчик-колокольчик взял его за руку, и они
пошли. Тут Миша заметил, что над ними был свод, сделанный из
пёстрой тиснёной бумажки с золотыми краями. Перед ними был
другой свод, только поменьше; потом третий, ещё меньше;
четвёртый, ещё меньше, и так все другие своды — чем дальше,
тем меньше, так что в последний, казалось, едва могла пройти
головка его провожатого.
— Я вам очень
благодарен за ваше приглашение, — сказал ему Миша, — но не
знаю, можно ли будет мне им воспользоваться. Правда, здесь я
свободно прохожу, но там, дальше, посмотрите, какие у вас
низенькие своды, — там я, позвольте сказать откровенно, там
я и ползком не пройду. Я удивляюсь, как и вы под ними
проходите.
— Динь-динь-динь! —
отвечал мальчик. — Пройдём, не беспокойтесь, ступайте только
за мной.
Миша послушался. В
самом деле, с каждым их шагом, казалось, своды подымались, и
наши мальчики всюду свободно проходили; когда же они дошли
до последнего свода, тогда мальчик-колокольчик попросил Мишу
оглянуться назад. Миша оглянулся, и что же он увидел? Теперь
тот первый свод, под который он подошёл, входя в дверцы,
показался ему маленьким, как будто, пока они шли, свод
опустился. Миша был очень удивлён.
— Отчего это? —
спросил он своего проводника.
— Динь-динь-динь! —
отвечал проводник, смеясь.
— Издали всегда так
кажется. Видно, вы ни на что вдаль со вниманием не смотрели;
вдали всё кажется маленьким, а подойдёшь — большое.
— Да, это правда, —
отвечал Миша, — я до сих пор не думал об этом, и оттого вот
что со мною случилось: третьего дня я хотел нарисовать, как
маменька возле меня играет на фортепьяно, а папенька на
другом конце комнаты читает книжку. Только этого мне никак
не удалось сделать: тружусь, тружусь, рисую как можно
вернее, а всё на бумаге у меня выйдет, что папенька возле
маменьки сидит и кресло его возле фортепьяно стоит, а между
тем я очень хорошо вижу, что фортепьяно стоит возле меня, у
окошка, а папенька сидит на другом конце, у камина. Маменька
мне говорила, что папеньку надобно нарисовать маленьким, но
я думал, что маменька шутит, потому что папенька гораздо
больше её ростом; но теперь вижу, что она правду говорила:
папеньку надобно было нарисовать маленьким, потому что он
сидел вдалеке. Очень вам благодарен за объяснение, очень
благодарен.
Мальчик-колокольчик
смеялся изо всех сил: «Динь-динь-динь, как смешно! Не уметь
рисовать папеньку с маменькой! Динь-динь-динь,
динь-динь-динь!»
Мише показалось
досадно, что мальчик-колокольчик над ним так немилосердно
насмехается, и он очень вежливо сказал ему:
— Позвольте мне
спросить у вас: зачем вы к каждому слову всё говорите
«динь-динь-динь»?
— Уж у нас поговорка
такая, — отвечал мальчик-колокольчик.
— Поговорка? — заметил
Миша. — А вот папенька говорит, что очень нехорошо привыкать
к поговоркам.
Мальчик-колокольчик
закусил губы и не сказал больше ни слова.
Вот перед ними ещё
дверцы; они отворились, и Миша очутился на улице. Что за
улица! Что за городок! Мостовая вымощена перламутром; небо
пёстренькое, черепаховое; по небу ходит золотое солнышко;
поманишь его, оно с неба сойдёт, вкруг руки обойдёт и опять
поднимается. А домики-то стальные, полированные, крытые
разноцветными раковинками, и под каждою крышкою сидит
мальчик-колокольчик с золотою головкою, в серебряной юбочке,
и много их, много и все мал мала меньше.
— Нет, теперь уж меня
не обманут, — сказал Миша. — Это так только мне кажется
издали, а колокольчики-то все одинаковые.
— А вот и неправда, —
отвечал провожатый, — колокольчики не одинаковые.
Если бы все были
одинаковые, то и звенели бы мы все в один голос, один как
другой; а ты слышишь, какие мы песни выводим. Это оттого,
что, кто из нас побольше, у того и голос потолще. Неужели ты
и этого не знаешь? Вот видишь ли, Миша, это тебе урок:
вперёд не смейся над теми, у которых поговорка дурная; иной
и с поговоркою, а больше другого знает, и можно от него
кое-чему научиться.
Миша, в свою очередь,
закусил язычок.
Между тем их окружили
мальчики-колокольчики, теребили Мишу за платье, звенели,
прыгали, бегали.
— Весело вы живёте, —
сказал им Миша, — век бы с вами остался. Целый день вы
ничего не делаете, у вас ни уроков, ни учителей, да ещё и
музыка целый день.
— Динь-динь-динь! —
закричали колокольчики. — Уж нашёл у нас веселье! Нет, Миша,
плохое нам житьё. Правда, уроков у нас нет, да что же в том
толку?
Мы бы уроков не
побоялися. Вся наша беда именно в том, что у нас, бедных,
никакого нет дела; нет у нас ни книжек, ни картинок; нет ни
папеньки, ни маменьки; нечем заняться; целый день играй да
играй, а ведь это, Миша, очень, очень скучно. Поверишь ли?
Хорошо наше черепаховое небо, хорошо и золотое солнышко и
золотые деревья; но мы, бедные, насмотрелись на них вдоволь,
и всё это очень нам надоело; из городка мы — ни шагу, а ты
можешь себе вообразить, каково целый век, ничего не делая,
просидеть в табакерке, и даже в табакерке с музыкой.
— Да, — отвечал Миша,
— вы говорите правду. Это и со мной случается: когда после
ученья примешься за игрушки, то так весело; а когда в
праздник целый день всё играешь да играешь, то к вечеру и
сделается скучно; и за ту и за другую игрушку примешься —
всё не мило. Я долго не понимал; отчего это, а теперь
понимаю.
— Да, сверх того, на
нас есть другая беда, Миша: у нас есть дядьки.
— Какие же дядьки? —
спросил Миша.
— Дядьки-молоточки, —
отвечали колокольчики, — уж какие злые! То и дело что ходят
по городу да нас постукивают. Которые побольше, тем ещё реже
«тук-тук» бывает, а уж маленьким куда больно достаётся.
В самом деле, Миша
увидел, что по улице ходили какие-то господа на тоненьких
ножках, с предлинными носами и шептали между собою:
«Тук-тук-тук! Тук-тук-тук, поднимай! Задевай! Тук-тук-тук!».
И в самом деле, дядьки-молоточки беспрестанно то по тому, то
по другому колокольчику тук да тук. Мише даже их жалко
стало. Он подошёл к этим господам, очень вежливо поклонился
им и с добродушием спросил, зачем они без всякого сожаления
колотят бедных мальчиков. А молоточки ему в ответ:
— Прочь ступай, не
мешай! Там в палате и в халате надзиратель лежит и стучать
нам велит. Всё ворочается, прицепляется. Тук-тук-тук!
Тук-тук-тук!
— Какой это у вас
надзиратель? — спросил Миша у колокольчиков.
— А это господин
Валик, — зазвенели они, — предобрый человек, день и ночь с
дивана не сходит; на него мы не можем пожаловаться.
Миша — к надзирателю.
Смотрит: он в самом деле лежит на диване, в халате и с боку
на бок переворачивается, только всё лицом кверху. А по
халату-то у него шпильки, крючочки видимо-невидимо; только
что попадётся ему молоток, он его крючком сперва зацепит,
потом спустит, а молоточек-то и стукнет по колокольчику.
Только что Миша к нему
подошёл, как надзиратель закричал:
— Шуры-муры! Кто здесь
ходит? Кто здесь бродит? Шуры-муры! Кто прочь не идёт? Кто
мне спать не даёт? Шуры-муры! Шуры-муры!
— Это я, — храбро
отвечал Миша, — я — Миша…
— А что тебе надобно?
— спросил надзиратель.
— Да мне жаль бедных
мальчиков-колокольчиков, они все такие умные, такие добрые,
такие музыканты, а по вашему приказанию дядьки их
беспрестанно постукивают…
— А мне какое дело,
шуры-муры! Не я здесь набольший. Пусть себе дядьки стукают
мальчиков! Мне что за дело! Я надзиратель добрый, всё на
диване лежу и ни за кем не гляжу. Шуры-муры, шуры-муры…
— Ну, многому же я
научился в этом городке! — сказал про себя Миша. — Вот ещё
иногда мне бывает досадно, зачем надзиратель с меня глаз не
спускает…
Между тем Миша пошёл
далее — и остановился. Смотрит, золотой шатёр с жемчужною
бахромою; наверху золотой флюгер вертится, будто ветряная
мельница, а под шатром лежит царевна Пружинка и, как змейка,
то свернётся, то развернётся и беспрестанно надзирателя под
бок толкает.
Миша этому очень
удивился и сказал ей:
— Сударыня царевна!
Зачем вы надзирателя под бок толкаете?
— Зиц-зиц-зиц, —
отвечала царевна. — Глупый ты мальчик, неразумный мальчик.
На всё смотришь, ничего не видишь! Кабы я валик не толкала,
валик бы не вертелся; кабы валик не вертелся, то он за
молоточки бы не цеплялся, молоточки бы не стучали; кабы
молоточки не стучали, колокольчики бы не звенели; кабы
колокольчики не звенели, и музыки бы не было! Зиц-зиц-зиц.
Мише захотелось
узнать, правду ли говорит царевна. Он наклонился и прижал её
пальчиком — и что же?
В одно мгновение
пружинка с силою развилась, валик сильно завертелся,
молоточки быстро застучали, колокольчики заиграли дребедень
и вдруг пружинка лопнула. Всё умолкло, валик остановился,
молоточки попадали, колокольчики свернулись на сторону,
солнышко повисло, домики изломались… Тогда Миша вспомнил,
что папенька не приказывал ему трогать пружинку, испугался
и… проснулся.
— Что во сне видел,
Миша? — спросил папенька.
Миша долго не мог
опамятоваться. Смотрит: та же папенькина комната, та же
перед ним табакерка; возле него сидят папенька и маменька и
смеются.
— Где же
мальчик-колокольчик? Где дядька-молоточек? Где царевна
Пружинка? — спрашивал Миша. — Так это был сон?
— Да, Миша, тебя
музыка убаюкала, и ты здесь порядочно вздремнул. Расскажи же
нам по крайней мере, что тебе приснилось!
— Да видите, папенька,
— сказал Миша, протирая глазки, — мне всё хотелось узнать,
отчего музыка в табакерке играет; вот я принялся на неё
прилежно смотреть и разбирать, что в ней движется и отчего
движется; думал, думал и стал уже добираться, как вдруг,
смотрю, дверка в табакерку растворилась… — Тут Миша
рассказал весь свой сон по порядку.
— Ну, теперь вижу, —
сказал папенька, — что ты в самом деле почти понял, отчего
музыка в табакерке играет; но ты это ещё лучше поймёшь,
когда будешь учиться механике.