— Хутор! ей-богу, хутор! — сказал философ.
Предположения его не обманули: через несколько времени они свидели,
точно, небольшой хуторок, состоявший из двух только хат, находившихся в
одном и том же дворе. В окнах светился огонь. Десяток сливных дерев торчало
под тыном. Взглянувши в сквозные дощатые ворота, бурсаки увидели двор,
установленный чумацкими возами. Звезды кое-где глянули в это время на небе.
— Смотрите же, братцы, не отставать! во что бы то ни было, а добыть
ночлега!
Три ученые мужа яростно ударили в ворота и закричали:
— Отвори!
Дверь в одной хате заскрыпела, и минуту спустя бурсаки увидели перед
собою старуху в нагольном тулупе.
— Кто там? — закричала она, глухо кашляя.
— Пусти, бабуся, переночевать. Сбились с дороги. Так в поле скверно,
как в голодном брюхе.
— А что вы за народ?
— Да народ необидчивый: богослов Халява, философ Брут и ритор Горобець.
— Не можно, — проворчала старуха, — у меня народу полон двор, и все
углы в хате заняты. Куды я вас дену? Да еще всь какой рослый и здоровый
народ! Да у меня и хата развалится, когда помещу таких. Я знаю этих
философов и богословов. Если таких пьяниц начнешь принимать, то и двора
скоро не будет. Пошли! пошли! Тут вам нет места.
— Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали
ни за что ни про что? Где хочешь помести нас. И если мы что-нибудь,
как-нибудь того или какое другое что сделаем, — то пусть нам и руки
отсохнут, и такое будет, что бог один знает. Вот что!
Старуха, казалось, немного смягчилась.
— Хорошо, — сказала она, как бы размышляя, — я впущу вас; только положу
всех в разных местах: а то у меня не будет спокойно на сердце, когда будете
лежать вместе.
— На то твоя воля; не будем прекословить, — отвечали бурсаки.
Ворота заскрыпели, и они вошли во двор.
— А что, бабуся, — сказал философ, идя за старухой, — если бы так, как
говорят… ей-богу, в животе как будто кто колесами стал ездить. С самого
утра вот хоть бы щепка была во рту.
— Вишь, чего захотел! — сказала старуха. — Нет у меня, нет ничего
такого, и печь не топилась сегодня.
— А мы бы уже за все это, — продолжал философ, — расплатились бы завтра
как следует — чистоганом. Да, — продолжал он тихо, — черта с два получишь ты
что-нибудь!
— Ступайте, ступайте! и будьте довольны тем, что дают вам. Вот черт
принес какие нежных паничей!
Философ Хома пришел в совершенное уныние от таких слов. Но вдруг нос
его почувствовал запах сушеной рыбы. Он глянул на шаровары богослова,
шедшего с ним рядом, и увидел, что из кармана его торчал преогромный рыбий
хвост: богослов уже успел подтибрить с воза целого карася. И так как он это
производил не из какой-нибудь корысти, но единственно по привычке, и,
позабывши совершенно о своем карасе, уже разглядывал, что бы такое стянуть
другое, не имея намерения пропустить даже изломанного колеса, — то философ
Хома запустил руку в его карман, как в свой собственный, и вытащил карася.
Старуха разместила бурсаков: ритора положила в хате, богослова заперла
в пустую комору, философу отвела тоже пустой овечий хлев.
Философ, оставшись один, в одну минуту съел карася, осмотрел плетеные
стены хлева, толкнул ногою в морду просунувшуюся из другого хлева любопытную
свинью и поворотился на другой бок, чтобы заснуть мертвецки. Вдруг низенькая
дверь отворилась, и старуха, нагнувшись, вошла в хлев.
— А что, бабуся, чего тебе нужно? — сказал философ.
Но старуха шла прямо к нему с распростертыми руками.
«Эге-гм! — подумал философ. — Только нет, голубушка! устарела». Он
отодвинулся немного подальше, но старуха, без церемонии, опять подошла к
нему.
— Слушай, бабуся! — сказал философ, — теперь пост; а я такой человек,
что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться.
Но старуха раздвигала руки и ловила его, не говоря ни слова.
Философу сделалось страшно, особливо когда он заметил, что глаза ее
сверкнули каким-то необыкновенным блеском.
— Бабуся! что ты? Ступай, ступай себе с богом! — закричал он.
Но старуха не говорила ни слова и хватала его руками. Он вскочил на
ноги, с намерением бежать, но старуха стала в дверях и вперила на него
сверкающие глаза и снова начала подходить к нему.
Философ хотел оттолкнуть ее руками, но, к удивлению, заметил, что руки
его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже
голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал
только, как билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила
ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину,
ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой конь, понес ее
на плечах своих. Все это случилось так быстро, что философ едва мог
опомниться и схватил обеими руками себя за колени, желая удержать ноги; но
они, к величайшему изумлению его, подымались против воли и производили
скачки быстрее черкесского бегуна. Когда уже минули они хутор и перед ними
открылась ровная лощина, а в стороне потянулся черный, как уголь, лес, тогда
только сказал он сам в себе: «Эге, да это ведьма».