Воры наносят визит Пеппи | |
| После выступления Пеппи в цирке в маленьком городке не нашлось бы человека, который не знал, какая она ужасно сильная. О ней даже напечатали в газете. Но люди, жившие в других местах, конечно же, не знали, кто такая Пеппи. |
|
| В тот самый вечер Пеппи вывалила все свои золотые монеты из чемодана на пол кухни и пересчитывала их. Считать она, конечно, хорошенько не умела, но все же иногда это делала. Порядка ради. | |
|
| — …семьдесят пять, семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь, семьдесят девять, семьдесят десять, семьдесят одиннадцать, семьдесят двенадцать, семьдесят тринадцать, семьдесят семнадцать… фу, как у меня в горле засемерило-засвербило! Ну и ну! Какие еще цифры-то бывают? Эй, где вы там, цифры-мифры?! Ага, теперь я вспоминаю: сто четыре, тысяча, — это, право слово, куча денег, — сказала Пеппи. Как раз в эту минуту в дверь постучали. — Либо входите, либо оставайтесь там, за дверью, как вам угодно! — воскликнула Пеппи. — Я никого не неволю! |
| Дверь отворилась, и вошли двое бродяг. Отгадай, сделали ли они большие глаза при виде рыжеволосой девчонки, сидевшей в совершенном одиночестве на полу и считавшей деньги! — Никак ты одна дома? — хитро спросили они. — Ни в коем случае, — ответила Пеппи. — Господин Нильссон тоже дома. Ведь воры при всем желании не могли знать, что господин Нильссон — маленькая обезьянка, которая как раз спала в своей выкрашенной в зеленый цвет маленькой кроватке с кукольным одеяльцем на животе. Они думали, что это хозяина дома зовут Нильссон, и понимающе подмигнули друг другу, как бы говоря: «Мы можем вернуться сюда чуть позднее». Но, обратившись к Пеппи, они сказали: — Мы зашли к тебе только узнать, что такое часы, вернее, который час. Бродяги так взбодрились, что начисто забыли про всякие бутерброды. — Здоровенные сильные дяденьки, а даже не знаете, что такое часы, — съехидничала Пеппи. — Ну и дрянцовское же воспитание вы получили! Часы — это такая маленькая кругленькая штучка, которая говорит «тик-так», которая идет и идет, а никогда до дверей не дойдет. Если вы знаете еще другие загадки, валяйте, выкладывайте, — ободряюще произнесла Пеппи. Бродяги решили, что Пеппи слишком мала, чтобы разбираться в часах, поэтому они, не говоря ни слова, вышли из дома. — Я вовсе не требую, чтобы вы сказали «так», — закричала им вслед Пеппи, — но вы могли бы, по крайней мере, поднапрячься и сказать «тик». У вас даже обыкновенного ума, как у часов, не хватает! Да ну вас, убирайтесь с миром, — сказала Пеппи и вернулась к своим деньгам. Удачно избежав неприятностей, бродяги в восторге потирали руки. — Ты видел, сколько денег? Ну и ну! — сказал один. — Да, везуха пошла! — сказал второй. — Единственное, что остается, — подождать, пока девчонка и этот Нильссон заснут. А потом тихонько пробраться в дом и наложить на все лапу. Усевшись под дубом в саду, воры стали ждать. Моросил мелкий дождик, а они к тому же страшно проголодались. Нельзя сказать, что им было очень уютно, но мысль об огромных деньгах поддерживала в них бодрость духа. Мало-помалу во всех домах погас свет, но окна Виллы Вверхтормашками светились по-прежнему. В тот вечер Пеппи как раз училась танцевать шоттис и не желала ложиться спать, пока не убедится, что она в самом деле уже выучилась танцевать этот танец. В конце концов, однако, и на Вилле Вверхтормашками погас свет. Бродяги немножко подождали, желая удостовериться в том, что господин Нильссон заснул. Но под конец они прокрались к кухне с черного хода и приготовились открыть дверь своими отмычками. Между тем один из взломщиков — вообще-то его фамилия была Блум — совершенно случайно коснулся двери. И она оказалась незапертой. — Что они тут, чокнулись? — прошептал он своему сообщнику. — Дверь-то не заперта! Ну и дела! — Тем лучше для нас, — ответил его сообщник, черноволосый взломщик, которого все, кто его знал, звали Громила-Карлссон. Громила-Карлссон зажег карманный фонарик, и они прокрались на кухню. Там никого не было. Но в комнате рядом спала Пеппи, и там же стояла маленькая кукольная кроватка господина Нильссона. Громила-Карлссон открыл дверь и осторожно заглянул в комнату. Там было спокойно и тихо, а свет фонарика заплясал по всей комнате. Когда лучи света коснулись кровати Пеппи, бродяги, к своему величайшему удивлению, не увидели ничего, кроме пары ног, покоившихся на подушке. Голова Пеппи, как обычно, лежала под одеялом у изножья кровати. — Должно быть, это и есть та самая девчонка, — прошептал Громила-Карлссон Блуму. — И теперь, верно, она крепко спит. А где, как ты думаешь, где может быть этот Нильссон? — Господин Нильссон, с вашего позволения, — послышался спокойный голос Пеппи. — Господин Нильссон лежит в маленькой выкрашенной в зеленый цвет кукольной кроватке. Бродяги так перепугались, что их просто затрясло от страха. Но тут они осознали то, что сказала Пеппи. В кукольной кроватке спал господин Нильссон. При свете карманного фонарика они разглядели также кукольную кроватку и лежавшую в ней маленькую обезьянку. Громила-Карлссон не смог удержаться от смеха. — Блум, — сказал он, — господин-то Нильссон — обезьяна, ха-ха-ха! — Да, а ты думал, кто он? — раздался из-под одеяла спокойный голос Пеппи. — Машинка для стрижки газонов, что ли? — А твои мама с папой дома? — спросил Блум. — Нет, — ответила Пеппи. — Их нет! Они уехали! Совсем уехали! Громила-Карлссон и Блум просто закудахтали от восторга. — Послушай-ка, милая детка, — сказал Громила-Карлссон. — Вылезай из-под одеяла, поболтаем! — Не, я сплю! — сказала Пеппи. — Что, опять хотите поговорить о загадках? Тогда, может, сначала отгадаете эту: что за часы, которые идут и идут, а никогда до двери не дойдут? Но тут Блум решительно сорвал одеяло с Пеппи. — Ты умеешь плясать шоттис? — спросила Пеппи, серьезно глядя ему в глаза. — А я умею! — Ты задаешь слишком много вопросов, — сказал Громила-Карлссон. -Не можем ли мы немного расспросить тебя тоже? Где у тебя, например, деньги, которые только что валялись на полу? — В чемодане на шкафу, — чистосердечно ответила Пеппи. Громила-Карлссон и Блум ухмыльнулись. — Надеюсь, дружок, ты ничего не имеешь против, если мы их заберем? — спросил ГромилаКарлссон. — О, пожалуйста, — сказала Пеппи. — Ясное дело, нет. После чего Блум подошел к шкафу и снял оттуда чемодан. — А теперь, дружок, надеюсь, ты ничего не имеешь против, если я заберу их обратно, — сказала Пеппи; она вылезла из кровати и подошла к Блуму. | |
| Блум так хорошенько и не понял, как это произошло, но чемодан вдруг быстро и весело очутился в руках у Пеппи. — Хватит шутить! — злобно произнес Громила-Карлссон. — Давай сюда чемодан! Схватив Пеппи крепко за руку, он попытался рвануть к себе желанную добычу. — Шутки в сторону! — изрекла Пеппи. Она подняла Громилу-Карлссона и посадила на шкаф. Через минуту рядом с ним там уже сидел и Блум. Вот тут-то оба бродяги испугались. Они начали понимать, что Пеппи уж точно не какая-то там заурядная девчонка. Но чемодан влек их к себе настолько, что они забыли всякий страх. — Вместе и сразу, Блум! — вскричал Громила-Карлссон, и они, соскочив со шкафа, накинулись на Пеппи, державшую чемодан в руках. |
|
|
Художник И. Рублев | Но Пеппи ткнула в каждого из них указательным пальцем так, что они тут же очутились в разных углах. И не успели они подняться на ноги, как Пеппи вытащила веревку и молниеносно скрутила руки и ноги обоим ворам. Теперь они запели другую песню. — Милая, добрая фрекен! — заныл ГромилаКарлссон. — Прости нас, мы ведь только пошутили! Не обижай нас. Мы ведь всего лишь несчастные нищие бродяги, которые зашли в твой дом попросить немного еды. Блум даже чуточку всплакнул.
|
| Пеппи аккуратно поставила чемодан обратно на шкаф. А потом повернулась к своим пленникам: — Умеет кто-нибудь из вас танцевать шоттис? — Хы, хы! — захныкал Громила-Карлссон. — Я думаю, мы оба сумеем. — Ой, до чего же весело! — воскликнула Пеппи, хлопая в ладоши. — А мы не можем немного потанцевать? Понимаете, я только что научилась. — Да, пожалуйста, — немного обескураженно ответил Громила — Карлссон. Тогда Пеппи взяла огромные ножницы и разрезала веревку, опутавшую ее гостей. — Но у нас нет музыки, — огорченно произнесла Пеппи. Тут у нее возникла новая идея. — А ты не можешь поиграть на гребенке? — спросила она Блума. — Тогда бы я потанцевала с ним. — Она указала на Громилу-Карлссона. Ну да, Блум мог, разумеется, поиграть на гребенке. И он заиграл, да так громко, на весь дом. Господин Нильссон, проснувшись, уселся в своей кроватке, словно для того, чтобы увидеть, как Пиппи кружится по всей комнате с Громилой-Карлссоном. Она была чрезвычайно серьезна и торжественна, а танцевала так старательно, словно речь шла о ее жизни. Под конец Блуму не захотелось больше играть на гребенке; он утверждал, что от этого немилосердно щекотно его губам. А у Громилы-Карлссона, который целый день таскался по дорогам, начали уставать ноги. — Милые вы мои, ну еще хоть немножко, — клянчила, продолжая танцевать, Пеппи. И Блуму с Громилой-Карлссоном оставалось только продолжить игру на гребенке и танцы. В три часа ночи Пеппи сказала: — О, я могла бы танцевать до самого четверга! Но вы, может быть, устали и хотите есть? Да, они устали и были голодны, хотя едва ли осмелились бы ей об этом сказать. Но Пеппи достала из кладовки и хлеб, и сыр, и масло, и ветчину, и холодное жаркое, и молоко, и все они уселись за стол. И Блум, и Громила-Карлссон, и Пеппи ели до тех пор, пока не растолстели и чуть ли не превратились в четырехугольники. Пеппи плеснула себе немного молока в ухо. — Это полезно от глухоты. — Бедняжка, ты что, глохнешь? — спросил Блум. — Не-а, — ответила Пеппи, — но, может, еще буду глохнуть. Под конец оба бродяги поднялись из-за стола, от души поблагодарили хозяйку за угощение и попросили разрешения откланяться. — Как мило, что вы пришли ко мне! Вам в самом деле пора уже уходить? — жалобно спросила Пеппи. — Никогда не встречала я никого, кто бы так отплясывал шоттис, как ты, мой сахарный поросеночек, — сказала она Громиле-Карлссону. — Упражняйся прилежней в игре на гребенке, — сказала она Блуму, — тогда ты про щекотку и думать забудешь. Когда бродяги уже стояли в дверях, Пеппи подбежала к ним и дала каждому из них золотую монетку. — Вы их честно заработали! — сказала она. | |
