В старой булочной на углу бульвара чего только не было: сладкие плюшки, пирожки с начинкой, батоны всех сортов и размеров… Они тесно лежали на полках, довольные собой, и хвалились друг перед дружкой. Каждый считал себя благороднее, мягче, и пышнее прочих.
— Я, — говорит горделиво Сдоба, обводя полки с хлебом надменным взглядом — булка сладкая, праздничная, из богатого теста выпечена. Да во мне столько масла, что если бы всех вас вместе взять и на бутерброды пустить, и то, его пошло бы куда меньше. А ванили-то во мне, ванили! Чувствуете, какая я ароматная? То-то! Не вам чета.
— Мн-м, я не согласен. Во мне, хлебе Рижском, специй естъ много больше. Это я естъ самый хорош и самый душист хлеб в мире. Что белый хлеб? Ничего! В вас, батон, просто пекарь забыл положить тмин. Вот у нас, в Приибалтыке…
— Но, позвольте! –важно окинул его взглядом длинный французский Багет,- вы, Рижский, совершено не возможны с сыром и джемом. Вашим тмином можно испортить вкус любого блюда, будь то паштет фуа-гра, жюльен или котлетка де-валяй. Взгляните на меня: вот я и впрямь совершенство. В одном Вы прав: настоящий белый хлеб должен быть с хрустящей корочкой, как у меня. А у вас? У вас у всех есть у вас корочка? Покажите мне ее. Нет. А вы,Рижский, поверьте мне на слово, — вы неприлично грязного цвета.
— Э, слушай, ты что, такой горячий, да?! Как бешеный конь, слушай. Зачем других обижаещь? — заговорил с сильным кавказским акцентом кто-то сверху. — Что эта за фуа-гра — шмуагра такой? Какой-такой Жюльен-Шмульен? Это еда что ли такой для больных? Я, Лаваш, не потэрплю в присутствии милых женщин никаких таких слов, понимаешь.
Лаваш самодовольно подбоченился и скосил глаза на полку с булками, где Хала и Пита покатывались со смеху.
— Да-да-да, — сказала Пита,- к шашлыку и хашу лучше нас с Лавашиком не найти. В нас и мясо, и зелень заворачивают. У нас дома на Ближнем Востоке и Кавказе, мы универсальны! Я вот — с секретом! У меня есть кармашек внутри, куда можно положить любую начинку, даже салатик. И вообще, – добавила Пита,- нас люди руками ломают и кушают, а не режут, как поросят. И они все вместе отвернулись с брезгливыми минами.
— Лопни твои глаза, соседка! Тут есть и почище тебя? Я — хала, праздничный еврейский хлеб! – воскликнула плетенка.- Булки, и вы все тут, вы вообще слыхали за исход евреев из Египта?Я вам расскажу вкратце. Евреи чтут субботу, чтоб вы знали. Работать в субботу смертный грех.Таки вот, Бог кормил свой народ в пустыне небесным хлебом – манной. И чтобы не работать в праздник, не нарушать древний закон, накануне в пятницу манны собирали на два дня. Видите, я из двух кусков теста? Таки это и за пятницу, и за субботу. Я, Хала, прообраз манны небесной. Да-да!
Долго спорили булки, кто важней и лучше, до самой ночи. Уж и покупатели разошлись, и свет в магазине погас. Насилу угомонились.
А в уголочке на верхней полке сидели и помалкивали Тертый Калач, Черный хлеб-Кирпич и Саечка. Совсем друзья расстроились, мол, неказистые мы, неприметные. Где уж нам с ними равняться, думают. А уж кому-кому, а им-то было что рассказать о себе.
— Я, ребята, знаете какой? Дре-е-евний. Я не простой, заметьте, а тертый калачик, с ручкой. А знаете, зачем мне эта ручка? Да то-то и оно, что эта деталь совсем и не нужна! Её не едят, ее выкидывают.
— Не может этого быть! Как так?- воскликнули разом Кирпич и Саечка.
— Очень просто. Вот, к примеру, строят храм. А во время всяких войн много было разрушений. И первым делом русские люди возводили храм, бывало, что и за один день всем миром. Так он и назывался – обыденский. Времени у работяг в обрез, иной раз некогда ему и рук помыть. Вот купит он у разносчика калач, мякиш съест, кваском запьет, а ручечку голубям скормит. Или пахарь. Солнышко вышло – скорее в поле, пахать – сеять.. И поесть-то некогда, только поспевай. А упустишь время, пойдут дожди, тогда сиди и жди у моря погоды. Так что вот: калач — старинный русский хлеб.
— Ай да Калач! Ай да скромник! — воскликнули в один голос Кирпич и Саечка. — А Тёртым-то кто тебя прозвал?- спросил Черный хлеб.
— Очень просто. Взгляните ка на мои бока, видите, я мукой обсыпан весь? Это не спроста. Если вдруг я по неосторожности упаду, испачкаюсь, меня надо просто отереть. Вся земелька с меня месте с мукой осыплется и снова я чист. Вот и прозвали меня тертым.
— Да, не прост, не прост наш Калачик. А я наоборот – проще не бывает. Но в этом –то вся суть! И в том еще, что я черный. Из ржаной муки выпечен.
— Кирпичик, почему ты так называешься? – стали просить Калач и Саечка.
— Да разве не видно, что я как кирпич угловат? Это специально так придумано. Я самый дешевый и самый нужный людям хлеб. А бывали времена, я стоил на вес золота. Только тссс! Секрет! Все равно эти не поверят.- Кирпич кивнул в сторону полок с модными булками. — И чтобы побольше хлеба вошло в машину мы, буханочки, тесно-тесно друг к дружке прижмемся и едем бок-о-бок к людям. Нас грузовики везут далеко-далеко. А как нам радуются! О, ведь за обеденным столом черный хлеб и с борщом, и с ушицей, и сальцем, и с селедочкой. М-м-м! Куда им, иноземным хлебам до меня, черняшки!
— Ребята! Я горжусь вами! Давайте спать.- сказала Саечка.
— Да ты у нас тоже умница и красавица. Если б не ты, с чем бы студенты в столовой винегрет лопали? Ты и маленькая, и беленькая, и…
— И самая крутая из вас! Да-да! Я из теста самого крутого замеса, из муки самого высшего качества! Так что, нечего нам горевать, и мы не хуже других. Давайте спать.
С тем друзья и уснули.
А утром просыпаются — глядь, а на всех батонах новые ценники.
— Мы подорожали!– заявила Хала.
— Мы себе цену знаем!- поддакнула Сдоба.
— Никуда не денутся, нас купят и за сто рублей,- фыркнул Рижский.
— Зачем торговаться? Пусть я буду стоит не сто, а девяносто девять рублэй и девяносаа копеек! Нэ жалко. – подбоченился Лаваш.
— Что вы делаете! Люди ведь поле пахали, сеяли, жали, молотили, зерно собирали, мололи, пекли, а вы им черной неблагодарностью хотите отплатить? Ай-яй-яй! Как стыдно!– сказали дружно Кирпич, Калач и Саечка. – И не хорошо.
Прошел день, прошло два, прошла неделя, — Багет окаменел, Лаваш заплесневел а Рижский, Хала и Пита аж позеленели.
— Мы дешевеем на глазах, где же покупалели? – плакали Пита и Хала. Но Сдоба им запретила строго-настрого сырость разводить.
-Еще чего доброго , заплесневеешь с вами.
Поздно вечером пришел продавец, за ним товаровед в белом халате, головой покачал и коротко скомандовал дядьке- грузчику:
— Рижский, Халу и Питу – на откорм скоту. Багет на панировку.
Вынесли кичливых плакс и задавак на задворок и положили в бак для пищевых отходов.
А перед подсохшими, но все еще годными Калачом, Кирпичом и Саечкой товаровед остановился. Стоял — стоял, думал – думал и придумал.
Велел он из Кирпичика и Калача сухарики соленые сделать, да на любой вкус, чтобы и мамам, и папам, и деткам нравились. Расфасовали сухарики в красивые пакетики с картинками и пошла торговля. К пиву очень хорошо соленые сухарики черные пошли!
А Саечка стала сладкими сухариками к чаю – с маком, с изюмом и с ванилью, для самых маленьких и для самых стареньких.
Так-то!