Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок — ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.
— Да нет, — говорила библиотекарша, — я думаю, это пшено. Он же козел… Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику… Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» — посидим… Тюлень тоже придет, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю…
— Ничего не понимаю, — тихо сказал некто в цилиндре — не то Онегин, не то Чацкий — своему соседу, тяжелому помещику, похоже, Обломову.
Обломов улыбнулся:
— В зоопарк собираются.
— Почему все козлы-то?
— Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А?
Господин в цилиндре поморщился:
— Вульгаритэ.
— Вам все француженок подавай, — с неодобрением сказал Обломов. — А мне глянется. С ножками — это они неплохо придумали. А?
— Очень уж… того… — встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. — Очень уж коротко. Зачем так?
Обломов тихо засмеялся:
— А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.
— Да мне что, в сущности? — смутился чеховский персонаж. — Пожалуйста. Почему только с ног начали?
— Что? — не понял Обломов.
— Возрождаться-то.
— А откуда же возрождаются? — спросил довольный Обломов. — С ног, братец, и начинают.
— Вы не меняетесь, — со скрытым презрением заметил Пришибленный.
Обломов опять тихо засмеялся.
— Том! Том! Слушай сюда! — кричала в трубку библиотекарша. — Слушай сюда! Он же козел! У кого машина? У него? Нет, серьезно? — Библиотекарша надолго умолкла — слушала.
— А каких наук? — спросила она тихо. — Да? Тогда я сама козел…
Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.
Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями…
— В темпе, в темпе! — покрикивал некто канцелярского облика, лысый. — Продолжим. Кто еще хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И — короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?
— Позвольте? — это спрашивала Бедная Лиза.
— Давай, Лиза, — сказал Лысый.
— Я сама тоже из крестьян, — начала Бедная Лиза, — вы все знаете, какая я бедная…
— Знаем, знаем! — зашумели все. — Давай короче!
— Мне стыдно, — горячо продолжала Бедная Лиза, — что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
— Выгнать! — крикнули с места.
— Тихо! — строго сказал Лысый конторский, — Что ты предлагаешь, Лиза?
— Пускай достанет справку, что он умный, — сказала Лиза.
Тут все одобрительно зашумели.
— Правильно!
— Пускай достанет! Или пускай убирается!…
— Какие вы, однако, прыткие, — сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке — не мог встать. — Разорались. Где он ее достанет? Легко сказать…
— У Мудреца. — Лысый, который вел собрание, сердито стукнул ладонью по столу. — Илья, я тебе слова не давал!
— А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.
— Ну, начинается!.. — недовольно сказал Обломов. — Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не…
— Цыть! — громыхнул Илья. — Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану!
Тут какой-то, явно лишний, заметил:
— Междоусобица.
— А? — не понял Конторский.
— Междоусобица, — сказал Лишний. — Пропадем.
— Кто пропадет? — Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. — Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок…
— Требую удовлетворения! — вскочил Лишний.
— Да сядь! — сказал Конторский. — Какое удовлетворение?
— Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.
— Сядь, — сказал и Обломов. — Чего с Иваном-то делать?
Все задумались.
Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.
— Думайте, думайте, — сказал он. — Умники нашлись… Доктора.
— Не груби, Иван, — сказал Конторский. — О нем же думают, понимаешь, и он же еще сидит грубит. Как ты насчет справки? Может, сходишь возьмешь?
— Где?
— У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь…
— А я не склоняюсь! — бухнул опять Илья. — Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали — справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?!
— А ничего — воскликнула Бедная Лиза. — Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдет у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. — И она еще раз сказала звонко и убедительно: — Надо что-то делать!
Все задумались. А Илья нахмурился.
— Какая-то «сидячая агитация», — проворчал он. — Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?
— Да такая самая! — вскинулся на него Обломов. — Сидячая, тебе сказали. «Ка-ка-ая». Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?
— И все же я требую удовлетворения! — вспомнил свою обиду Лишний. — Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.
— Сядь! — крикнул Конторский на Лишнего. — Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами.
Тут все взволновались, зашумели одобрительно.
— Я бы вообще запретил эти дуэли! — крикнул бледный Ленский.
— Трус, — сказал ему Онегин.
— Кто трус?
— Ты трус.
— А ты — лодырь. Шулер. Развратник. Циник.
— А пошли на Волгу! — крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. — Сарынь на кичку!
— Сядь! — обозлился Конторский. — А то я те покажу «сарынь». Задвину за шкаф вон — поорёшь там. Еще раз спрашиваю: что будем делать?
— Иди ко мне, Атаман, — позвал Илья казака. — Чего-то скажу.
— Предупреждаю, — сказал Конторский, — если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.
— Сказать ничего нельзя! — горько возмутился Илья. — Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь — все не так.
— Только не делайте, пожалуйста, вид, — с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, — что только вы одни из народа. Мы тоже — народ.
— Счас они будут рубахи на груди рвать, — молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. — Рукава будут жевать…
— Да зачем же мне рукава жевать? — искренне спросил казачий атаман. — Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.
— Все — междоусобица, — грустно сказал Лишний. — Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок еще и пропадем.
— Айда на Волгу! — кликнул опять Атаман. — Хоть погуляем.
— Сиди, — сердито сказал Обломов. — Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.
— А-а-а, — вдруг зловеще тихо протянул Атаман, — вот кохо я искал-то всю жизню Вот кохо мне надоть-то… — И потащил из ножен саблю. — Вот кому я счас кровя-то пущу… Все повскакали с мест…
Акакий Акакиевич птицей взлетел па свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:
— О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!
Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:
— Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный!
— А вот похлядим, — говорил Казак, — похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секёть.
Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и Конторский отскочил.
— Бей, казаче! — гаркнул Илья. — Цеди кровь поганую!
И бог знает, что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич.
Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:
— Закрыто на учет!
И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю. Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.
— Азия, — тихо и горько сказал Конторский. — Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то в голову не пришло — закрыть на учет.
— Илья, у тя вина нету? — спросил Казак Муромца.
— Откуда? — откликнулся тот. — Я же не пью.
— Тяжко на душе, — молвил Казак. — Маяться буду…
— А нечего тут… размахался, понимаешь, — сказал Конторский. — Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать…
— Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, — сказала Лиза звонко и убежденно. — Если он к третьим петухам не принесет справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас.
— Куда же ему? — спросил Илья грустно.
— Пускай идет в букинистический! — жестко отрезала Лиза.
— О-о, не крутенько ли? — усомнился кто-то.
— Не крутенько, — тоже жестко сказал Конторский. — Нисколько. Только так. Иван…
— Аиньки! — откликнулся Иван. И встал.
— Иди.
Иван посмотрел на Илью. Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе, — все, видно, искал вино.
— Иди, Ванька, — тихо сказал Илья. — Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… ученые. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь.
— Хошь мою саблю? — предложил Казак Ивану.
— Зачем она мне? — откликнулся тот.
— Иван, — заговорил Илья, — иди смело — я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: «Ванька, смотри!»
— Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? — спросил Казак.
— Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь.
Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошел к двери.
— Не поминайте лихом, если где пропаду, — сказал с порога.
— Господь с тобой, — молвил Обломов. — Может, не пропадешь.
— Придешь со справкой, Иван, — взволнованно сказала Лиза, — я за тебя замуж выйду.
— На кой ты мне черт нужна, — грубо сказал Иван. — Я лучше царевну какую-нибудь стрену…
— Не надо, Иван, — махнул рукой Илья, — не связывайся. Все они… не лучше этой вот. — Показал на Лизу. — На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он ее, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там…
— Без справки нельзя, дядя Илья, — решительно сказала Лиза. — А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!
— Иди, иди, Иван, — сказал Конторский. — Время позднее — тебе успеть надо.
— Прощайте, — сказал Иван. И вышел.
***
И пошел он куда глаза глядят. Темно было… Шел он, шел — пришел к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенек, закручинился.
— Бедная моя головушка, — сказал, — пропадешь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто.
Но никто ему не помог.
Посидел-посидел Иван, пошел дальше. Шел, шел, видит — огонек светится. Подходит ближе — стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.
— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Иван.
Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана, спрашивает:
— Кто ты такой? И куда идешь?
— Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, — ответил Иван. — А где его найти, не знаю.
— Зачем тебе справка-то?
— Тоже не знаю… Послали.
— A-a… — молвила Баба-Яга. — Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги Есть небось хочешь?
— Да не отказался бы…
— Заходи.
Зашел Иван в избушку.
Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати…
— Кто с тобой еще живет? — спросил Иван.
— Дочь. Иван, — заговорила Яга, — а ты как дурак-то — совсем, что ли, дурак?
— Как это? — не понял Иван.
— Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмет — крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз как заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди; дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А?
— Не пойму, ты куда клонишь-то?
— Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: «Ох, и талантливый парень!» У тебя же на лбу написано: «талант». Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты — дурак?
— Ничего я не поверил! — сердито сказал Иван. — Как это я про себя поверю, что я — дурак?
— А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался?
— Ну, как?.. С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем?
— Понимаешь, хочу коттеджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмешься?
— Мне же справку надо добывать…
— Да зачем она тебе? — воскликнула Баба-Яга. — Построишь коттеджик… его увидют — ко мне гости всякие приезжают — увидют — сразу: кто делал? Кто делал — Иван делал… Чуешь? Слава пойдет по всему лесу.
— А как же справка? — опять спросил Иван. — Меня же назад без справки-то не пустют.
— Ну и что?
— Как же? Куда же я?
— Истопником будешь при коттеджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали — куда? — пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать — Иванушка…
— Карга старая, — сказал Иван. — Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?
— А-а, — зловеще протянула Баба-Яга, — теперь я поняла, с кем имею дело; симулянт, проходимец… тип. Мы таких — знаешь, что делаем? — зажариваем. Ну-ка, кто там?! — И Яга трижды хлопнула в ладоши. — Стража! Взять этого дурака, связать — мы его будем немножко жарить.
Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.
— Последний раз спрашиваю, — еще попыталась Баба-Яга, — будешь коттеджик строить?
— Будь ты проклята! — сказал гордо связанный Иван. — Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут.
— В печь его! — заорала Яга. И затопала ногами. — Мерзавец! Хам!
— От хамки слышу! — тоже заорал Иван. — Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растет!.. Дармоедка!
— В огонь! — вовсе зашлась Яга. — В ого-онь!..
Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.
— Ох, брил я тебя на завалинке! — запел Иван. — Подарила ты мене чулки-валенки!.. Оп-тирдарпупия! Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело!
Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.
— Дочка едет! — обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно.
— У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.
Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.
— Змей Горыныч едет, Змей Горыныч едет! — закричали они. — Эх, погуляем-то! Эх, и попьем же!
Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.
— Фу-фу-фу, — сказала она. — Русским духом пахнет. Кто тут?
— Ужин, — сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: — Ха-ха-ха!..
— Чего ты? — рассердилась дочка. — Ржет, как эта… Я спрашиваю: кто тут?
— Ивана жарим.
— Да ну? — приятно изумилась дочка. — Ах, какой сюрприз!
— Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво, — не хочет строить коттеджик, паразит.
Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг — не то плач, не то хохот.
— Ой, не могу-у!.. — стонал Иван. — Не от огня помру — от смеха!..
— Чего это? — зло спросила дочка Бабы-Яги. И Яга тоже подошла к печке. — Чего он?
— Хохочет?..
— Чего ты, эй?
— Ой, помру от смеха! — орал Иван. — Ой, не выживу я!..
— Вот идиот-то, — сказала дочка. — Чего ты?
— Да усы-то!.. Усы-то… Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь…
— Как все… А чего? — не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.
— Да усы-то!
— Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.
— Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь…
— А чего мужу? Куда ты гнешь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? — вовсе встревожилась дочка.
— Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: «Черт те что: солдат не солдат и баба не баба». И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то еще возьмет да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей.
Баба-Яга и дочка призадумались.
— Ну-ка, вылазь, — велела дочь.
Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.
— Хорошо погрелся…
— А чего ты нам советуешь? — спросила Баба-Яга. — С усами-то.
— Чего, чего… Свести надо усы, если хочете семейную жизнь наладить.
— Да как свести-то, как?
— Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.
— Не кинем, Ванюшка, — заговорила ласково дочь Бабы-Яги. — Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.
Тут наш Иван пошел тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.
— Это не просто, — заговорил он, — это надо состав делать…
— Ну и делай!
— Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться…
— Давай так, — заволновалась Баба-Яга, — слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца.
Иван призадумался.
— Быстрей! — заторопилась усатая дочь. — А то Горыныч войдет.
Тут и Иван заволновался:
— Слушайте, он же войдет и…
— Ну?
— Войдет и с ходу сожрет меня.
— Он может, — сказала дочь. — Чего бы такое придумать?
— Я скажу, что ты мой племянник, — нашлась Баба-Яга. -Понял?
— Давайте, — понял Иван. — Теперь так: мой состав-то не сразу действует…
— Как это? — насторожилась дочь.
— Мы его счас наведем и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской…
— А обманет? — заподозрила дочь. — Мам?
— Пусть только попробует, — сказала Баба-Яга, — пусть только надует: навернется с поднебесья — мокрое место останется.
— Ну, елки зеленые-то!.. — опять заволновался Иван; похоже, он и хотел надуть. — Ну что за народ! В чем дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, — нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет?
— При чем тут «уважаете»? Ты говори толком…
— Нет, не могу, — продолжал Иван тараторить. — Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ! Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: «Мама, а что это у тебя?» А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: «Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!» Легко будет ребенку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него — с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальется слезами и пойдет домой… к усатой мамке…
— Хватит! — закричала дочь Бабы-Яги. — Наводи свой состав. Что тебе надо?
— Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза и пригоршню мягкой глины — мы накладываем на лицо такую маску…
— На все лицо? Как же я дышать-то буду?
— Ну что за народ! — опять горько затараторил Иван. — Ну ничего невозможно…
— Ладно! — рявкнула дочь. — Спросить ничего нельзя.
— Нельзя! — тоже рявкнул Иван. — Когда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой — будешь дышать. Все.
— Слышали? — сказала Яга стражникам. — Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!
Стражники побежали за навозом, глиной и пометом. А в это самое время в окно просунулись три головы Змея Горыныча… Уставились на Ивана. Все в избушке замерли. Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил:
— Кто это?
— Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, — сказала Яга. — Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.
— Здравствуй, дядя Горыныч! — поздоровался Иван. — Ну, как дела?
Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.
— Да ну что, елки зеленые? Что? Ну — племянник, ты же слышал! Пришел к тете Ежке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай, будем гостей жрать! А семью собираемся заводить — всех детишечек пожрем, да? Папа называется!
Головы Горыныча посоветовались между собой.
— По-моему, он хамит, — сказала одна.
Вторая подумала и сказала:
— Дурак, а нервный.
А третья выразилась и вовсе кратко:
— Лангет, — сказала она.
— Я счас такой лангет покажу!.. — взорвался от страха Иван. — Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тетя, где моя волшебная сабля? — Иван вскочил с лавки и забегал по избушке — изображал, что ищет волшебную саблю. — Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! — Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него, — жутко было смотреть на эти три спокойные головы. — Такое счас устрою!..
— Он просто расхамился, — опять сказала первая голова.
— Нервничает, — заметила вторая. — Боится.
А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.
— Шпана, — сказал Иван. — Я тебя сам съем.
Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца.
— Ванька, смотри! — сказал Илья.
— Да что «Ванька», что «Ванька»! — воскликнул Иван. — Чего ванькать-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! — Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько.
— Жри, — сказал он, отвлекаясь от дудочки. — Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! — И Ванька опять засвистел в свою дудочку.
— Горыныч, — сказала дочь, — плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.
— Но он же хамит, — возразила первая голова. — Как он разговаривает?!
— Он с отчаяния. Он не ведает, что творит.
— Я все ведаю, — встрял Иван, перестав дудеть. — Все я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш… для будущего батальона…
— Ванюшка, — заговорила Баба-Яга кротко, — не хами, племяш. Зачем ты так?
— Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет — тогда вращай. А счас нечего.
— Нет, ну он же вовсю хамит! — чуть не плача сказала первая голова — Ну как же?
— Заплачь, заплачь, — жестко сказал Иван. — А мы посмеемся. В усы.
— Хватит тянуть, — сказала вторая голова.
— Да, хватит тянуть, — поддакнул Иван. — Чего тянуть-то? Хватит тянуть.
— О-о! — изумилась третья голова. — Ничего себе!
— Ага! — опять дурашливо поддакнул Иван. — Во, даеть Ванька! Споем? — И Ванька запел:
cЭх, брил я тебя
На завалинке,
Подарила ты мене
Чулки-валенки..
Горыныч, хором:
— Оп-тирдарпупия! — допел Ванька.
И стало тихо. И долго было тихо.
— А романсы умеешь? — спросил Горыныч.
— Какие романсы?
— Старинные.
— Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хошь. Завалю романсами. Например:
Хаз-булат удало-ой,
Бедна сакля твоя-а,
Золотою казной
Я осыплю тебя-а!..
А? Романс!.. — Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошел к нему и похлопал одну голову по щеке. — Мх, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой.
— Не ерничай, — сказал Горыныч. — А то откушу руку.
Ванька отдернул руку.
— Ну, ну, ну, — молвил он мирно, — кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.
— Будешь, — оказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. — Я тебе возьму и голову откушу.
Две другие головы громко засмеялись. И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.
— Тогда-то уж я и вовсе не спою — нечем. Чем же я петь-то буду?
— Филе, — сказала голова, которая давеча говорила «лангет». Это была самая глупая голова.
— А тебе бы все жрать! — обозлился на нее Иван. — Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то.
— Ванюшка, не фордыбачь, — сказала Баба-Яга. — Пой.
— Пой, — сказала и дочь. — Разговорился. Есть слух — пой.
— Пой, — велела первая голова. — И вы тоже пойте.
— Кто? — не поняла Баба-Яга. — Мы?
— Вы. Пойте.
— Может быть, я лучше одна? — вякнула дочь; ее не устраивало, что она будет подпевать Ивану.
— С мужиком петь… ты меня извини, но…
— Три, четыре, — спокойно сказал Горыныч. — Начали.
— Дам коня, дам седло, — запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:
Дам винтовку свою-у,
А за это за все
Ты отдай мне жену-у.
Ты уж стар, ты уж се-ед,
Ей с тобой не житье,
С молодых юных ле-ет
Ты погубишь ее-о-о.
Невыразительные круглые глазки Горыныча увлажнились: как всякий деспот, он был слезлив.
— Дальше, — тихо сказал он.
— Под чинарой густой, — пел дальше Иван, —
Мы сидели вдвое-ом;
Месяц плыл золотой,
Все молчало круго-ом.
И Иван с чувством повторил еще раз, один:
— Эх, месяц плыл золотой,
Все молчало круго-ом.
— Как ты живешь, Иван? — спросил растроганный Горыныч,
— В каком смысле? — не понял тот.
— Изба хорошая?
— А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.
— Хочешь отдельную избу?
— Нет. Зачем она мне?
— Дальше.
— Она мне отдала-ась… — повел дальше Иван, —
До последнего дня…
— Это не надо, — сказал Горыпыч. — Пропусти.
— Как же? — не понял Иван.
— Пропусти.
— Горыныч, так нельзя, — заулыбался Иван, — из песни слова не выкинешь.
Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.
— Но ведь без этого же нет песни! — занервничал Иван. — Ну? Песни-то нету!
— Есть песня, — сказал Горыныч.
— Да как же есть? Как же есть-то?!
— Есть песня. Даже лучше — лаконичнее.
— Ну ты смотри, что они делают! — Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. — Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Все.
— Ванюшка, — сказала Баба-Яга, — не супротивничай.
— Пошла ты!.. — вконец обозлился Иван. — Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить…
— Господи, сколько надо терпения, — вздохнула первая голова Горыныча. — Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования…
— Насчет «немножко жарить» — это он хорошо сказал, — молвила вторая голова. — А?
— На какие усы ты все время намекаешь? — спросила Ивана третья голова. — Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы?
— А па-арень улыбается в пшеничные усы, — шутливо спела первая голова. — Как там дальше про Хаз-булата?
— Она мне отдалась, — отчетливо сказал Иван.
Опять сделалось тихо.
— Это грубо, Иван, — сказала первая голова. — Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живешь… как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца ее знал… Она невеста твоя?
— Кто? Лизка? Еще чего!
— Как же? Она тебя ждет.
— Пусть ждет — не дождется.
— Мда-а… Фрукт, — сказала третья голова.
А голова, которая все время к жратве клонила, возразила:
— Нет, не фрукт, — сказала она серьезно. — Какой же фрукт? Уж во всяком случае — лангет. Возможно даже — шашлык.
— Как там дальше-то? — вспомнила первая голова. — С Хаз-булатом-то.
— Он его убил, — покорно сказал Иван.
— Кого?
— Хаз-булата.
— Кто убил?
— М-м… — Иван мучительно сморщился. — Молодой любовник убил Хаз-булата. Заканчивается песня так: «Голова старика покатилась на луг».
— Это тоже не надо. Это жестокость, — сказала голова.
— А как надо?
Голова подумала.
— Они помирились. Он ему отдал коня, седло — и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?
— На самой верхней… Рядом с Ильей и донским Атаманом.
— О-о! — удивились все в один голос.
— Понятно, — сказала самая умная голова Горыныча, первая. — От этих дураков только и наберешься… А зачем ты к Мудрецу идешь?
— За справкой.
— За какой справкой?
— Что я умный.
Три головы Горыныча дружно громко засмеялись. Баба-Яга и дочь тоже подхихикнули.
— А плясать умеешь? — спросила умная голова.
— Умею, — ответил Иван. — Но не буду.
— Он, по-моему, и коттеджики умеет рубить, — встряла Баба-Яга. — Я подняла эту тему…
— Ти-хо! — рявкнули все три головы Горыныча. — Мы никому больше слова не давали!
— Батюшки мои, — шепотом сказала Баба-Яга. — Сказать ничего нельзя!
— Нельзя! — тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу. — Базар какой-то!
— Спляши, Ваня, — тихо и ласково сказала самая умная голова.
— Не буду плясать, — уперся Иван.
Голова подумала:
— Ты идешь за справкой… — сказала она. — Так?
— Ну? За справкой.
— В справке будет написано: «Дана Ивану… в том, что он — умный». Верно? И — печать.
— Ну?
— А ты не дойдешь. — Умная голова спокойно смотрела на Ивана. — Справки не будет.
— Как это не дойду? Если я пошел, я дойду.
— Не. — Голова все смотрела на Ивана. — Не дойдешь. Ты даже отсюда не выйдешь.
Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил:
— Сени!
— Три, четыре, — сказала голова. — Пошли.
Баба-Яга и дочь запели:
— Ох, вы сени, мои сени,
Сени новые мои… —
Они пели и прихлопывали в ладоши. —
Сени новые-преновые
Решетчатые…
Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.
— А почему соколом не смотришь? — спросила голова.
— Я смотрю, — ответил Иван.
— Ты в пол смотришь.
— Сокол же может задуматься?
— О чем?
— Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, — взмолился Иван. — Ну сколько уж? Хватит…
— А-а, — сказала умная голова. — Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. Шмакодявки. Свистуны. Чего ты начал строить из себя?
Иван молчал.
— Становись лицом к двери, — велел Горыныч.
Иван стал лицом к двери.
— По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.
— Со звуком — это ты лишка хватил, Горыныч, — возразил Иван. — Я не сумею так.
— Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре!
Иван вылетел из избушки. Три головы Горыныча, дочь и Баба-Яга засмеялись. — Иди сюда, — позвал Горыныч невесту, — я тебя ласкать буду.
***
А Иван шел опять темным лесом… И дороги опять никакой не было, а была малая звериная тропка Шел, шел Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.
— В душу как вроде удобрения свалили, — грустно сказал он. — Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка…
Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину.
— Чего такой печальный, мужичок? — спросил Медведь.
— Да как же!.. — сказал Иван. — И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо — ложись и помирай.
— Где это ты так?
— А в гостях… Черт занес. У Бабы-Яги.
— Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?
— Да зашел по пути…
— А куда идешь-то?
— К Мудрецу.
— Во-он куда! — удивился Медведь. — Далеко.
— Не знаешь ли, как к нему идти?
— Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду — не знаю.
— Прогнали, что ль?
— Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдешь. Эт-то вот недалеко — монастырь; ну, жили себе… И я возле питался — там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь, — их внутрь-то не пускают, — с утра до ночи музыку заводют, пьют, безобразничают…
— А чего хотят-то?
— Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражников-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино навяливают — сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу -завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился…
Медведь достал пачку сигарет и закурил.
— Нет житья никакого… Подумал-подумал — нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж…
— Это скверно.
— Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот — иду.
— Не знают ли они про Мудреца? — спросил Иван.
— Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.
— Да ну… чего, поди?
— Пропадешь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они.
— Я сам злой счас.. Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.
— Кто?
— Змей Горыныч.
— Бил, что ли?
— Да не бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал… Тьфу! Лучше бы уж избил.
— Унизил?
— Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?
— Брось, — сказал Медведь, — не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.
Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.
— Прощай.
— Прощай, — откликнулся Иван. И тоже поднялся.
— Аккуратней с чертями-то, — еще раз посоветовал Медведь. — Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них — захомутали.
— Ничего, — сказал Иван. — Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время — до третьих петухов только.
— Ну, поспешай, коли так. Прощай.
— Прощай.
И они разошлись. Из темноты еще Медведь крикнул:
— Вон, слышь, музыка?
— Где?
— Да послушай!.. «Очи черные» играют…
— Слышу!
— Вот иди на музыку — они. Вишь, наяривают! О, господи! — вздохнул Медведь. — Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.
***
А были ворота и высокий забор. На воротах написано: «Чертям вход воспрещен».
В воротах стоял большой стражник с пикой в руках и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам — пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты… Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски — выпивали. А четверо — три музыканта с гитарами и девица — стояли прямо перед стражником; девица красиво пела «Очи черные». Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах… Однако стражник спокойно смотрел на нее — почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
— Хлеб да соль! — сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.
Его оглядели с ног до головы… И отвернулись.
— Что же с собой не приглашаете? — жестко спросил Иван.
Его опять оглядели.
— А что ты за князь такой? — спросил один, тучный, с большими рогами.
— Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
Черти изумились… Смотрели на Ивана.
— Я кому сказал?! — Иван дал ногой по бутылкам. — Стать!!
Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону. Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках.
— В чем дело, дружок? — заговорил он, беря Ивана под руку. — Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо?
— Надо справку, — зло сказал Иван.
К ним еще подошли черти… Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
— Продолжайте, — крикнул Изящный музыкантам и девице. — Ваня, какую справку надо? О чем?
— Что я — умный.
Черти переглянулись… Быстро и непонятно переговорили между собой.
— Шизо, — сказал один. — Или авантюрист.
— Не похоже, — возразил другой. — Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
— Одну.
— А какую справку, Ваня? Они разные бывают… Бывает — характеристика, аттестат… Есть о наличии, есть об отсутствии, есть «в том, что», есть «так как», есть «ввиду того, что», а есть «вместе с тем, что» — разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?
— Что я умный.
— Не понимаю… Диплом, что ли?
— Справку.
— Но их сотни справок! Есть «в связи с тем, что», есть «несмотря на то, что», есть…
— Понесу ведь по кочкам, — сказал Иван с угрозой. — Тошно будет. Или спою «»Отче наш».
— Спокойно, Ваня, спокойно, — занервничал Изящный черт. — Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять — какую? Мы тебе сделаем…
— Мне липовая справка не нужна, — твердо сказал Иван, — мне нужна такая, какие выдает Мудрец.
Тут черти загалдели все разом.
— Ему нужна только такая, какие выдает Мудрец.
— О-о!..
— Липовая его не устраивает… Ах, какая неподкупная душа! Какой Анжелико! Какой митрополит! Он нам споет «Отче наш». А «Сухой бы я корочкой питалась» ты нам споешь?
— Ша, черти! Ша… Я хочу знать: как это он понесет нас по кочкам? Он же берет нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесет нас?
Подошли еще черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками.
— Он опрокинул коньяк!
— Это хамство!
— Что значит, что он понесет нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж?
— Кубок «Большого орла» ему!
— Тумаков ему! Тумаков!
Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили.
— Ша, черти! Ша! — крикнул Иван. И поднял руку. — Ша, черти! Есть предложение!..
— Ша, братцы, — сказал Изящный черт. — Есть предложение. Выслушаем предложение.
Иван, Изящный черт и еще несколько чертей отошли в сторонку и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил нм, посматривал в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же. Перед стражником по-прежнему «несли вахту» девица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку «Разве ты мужчина!». Она пела и пританцовывала.
— Я не очень уверен, — сказал Изящный черт. — Но… А?
— Это надо проверить, — заговорили и другие. — Это не лишено смысла.
— Да, это надо проверить. Это не лишено смысла.
— Мы это проверим, — сказал Изящный черт своему помощнику. — Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего черта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть.
— Но без обмана! — сказал Иван. — Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками… беру вашего черта…
— Ша, Иван, — сказал Изящный черт. — Не надо лишних слов. Все будет о’кей. Маэстро, что нужно? — спросил он своего помощника.
— Анкетные данные стражника, — сказал тот. — Где родился, кто родители… И еще одна консультация Ивана.
— Картотека, — кратко сказал Изящный.
Два черта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал.
Прибежали с данными. Один доложил:
— Из Сибири. Родители — крестьяне.
Изящный черт, Иван и маэстро посовещались накоротке.
— Да? — спросил Изящный.
— Как штык, — ответил Иван. — Чтоб мне сдохнуть!
— Маэстро?
— Через… две с половиной минуты, — ответил маэстро, поглядев на часы.
— Приступайте, — сказал Изящный.
Маэстро и с ним шестеро чертей — три мужского пола и три женского — сели неподалеку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались… Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах.
Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином — в любви, в сострадании.
— Бродяга к Байкалу подходит,
Рыбачью он лодку берет,
Унылую песню заводит,
О родине что-то поет.
Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копье к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем.
— Бродяга Байкал переехал, —
Навстречу родимая мать.
Ой, здравствуй, ой, здравствуй, родная,
Здоров ли отец мой и брат?
Стражник подошел к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперед.
— М-мх… — сказал он.
А в пустые ворота пошли черти. А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни — звала на простор, на вольную волю. А черти шли и шли в пустые ворота. Стражнику поднесли огромную чару… Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал:
— М-мх…
— Отец твой давно уж в могиле,
Сырою землею зарыт.
А брат твой давно уж в Сибири —
Давно кандалами гремит.
Стражник дал кулаком по колену, поднял голову — лицо в слезах.
— А брат твой давно уж в Сибири —
Давно кандалами гремит, —
пропел он страдальческим голосом. — Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай «Камаринскую»! Пропади все пропадом, гори все синим огнем! Дай вина!
— Нельзя, мужичок, нельзя, — сказал лукавый маэстро. — Ты напьешься и все забудешь.
— Кто?! — заорал стражник. И лапнул маэстро за грудки: — Кто тут меня учить будет?! Ты, козел? Да я тебя… в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!..
— Что они так обожают кочки? — удивился Изящный черт. — Один собирался нести по кочкам, другой… Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? — спросил он стражника.
— Цыть! — сказал стражник. — «Камаринскую»!
— «Камаринскую», — велел Изящный музыкантам.
— Вина! — рявкнул стражник.
— Вина, — покорно вторил Изящный.
— Может, не надо? — заспорил притворяшка маэстро. — Ему же плохо будет.
— Нет, надо! — повысил голос Изящный черт. — Ему будет хорошо!
— Друг! — заревел стражник. — Дай я тебя поцелую!
— Иду! — откликнулся Изящный черт. — Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесем по кочкам! Мы их всех тут!..
Иван удивленно смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный черт.
— Ты-то чего раздухарился, эй? — спросил он его.
— Цыть! — рявкнул Изящный черт. — А то я тебя так понесу по кочкам, что ты…
— Что, что? — угрожающе переспросил Иван. И поднялся. — Кого ты понесешь по кочкам? Ну-ка, повтори.
— Ты на кого это тут хвост поднимаешь? — тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана. — На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю!
— Опять лангет, — сказал Иван, останавливаясь. — Вот дела-то!
— «Камаринскую»! — раскапризничался Изящный черт. — Иван нам спляшет. «Камаринскую»! Ваня давай!
— Пошел к дьяволу! — обозлился Иван. — Сам давай… с другом вон.
— Тогда я не посылаю с тобой черта, — сказал Изящный черт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана. — Понял? Попадешь ты к Мудрецу!.. Ты к нему ни-ког-да не попадешь.
— Ах ты, харя ты некрещеная! — задохнулся от возмущения Иван. — Да как же это? Да нечто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял — научил вас, как за ворота пройти.
— Последний раз спрашиваю: будешь плясать?
— О, проклятие!.. — застонал Иван. — Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие?
— «Камаринскую»! — велел Изящный черт. — «Пошехонские страдания».
Черти-музыканты заиграли «Камаринскую». И Иван пошел, опустив руки, пошел себе кругом, пошел пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
— Эх, справочка!.. — воскликнул он зло и горько. — Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!..
***
И вот — канцелярия. О канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не черт.
Черт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приемную Мудреца.
— Минуточку, — оказал черт, когда вошли в приемную. — Посиди тут… Я скоро. — И куда-то убежал.
Иван огляделся. В приемной сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только эта другого цвета, и зовут Милка. А ту — Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам.
— Ой, ну это же пшено! — говорила она в одну трубку и улыбалась. — Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя желтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чем тут ломать голову? О чем?
И тут же — в другую, строго:
— Его нету. Не зна… А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю.
— Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно… Она одна была? Она кадрилась к тебе?.
— Слушайте, я же ска… А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю.