Эгле

Однажды вечером три сестры купались в озере.
Вот они наплавались, наплескались и вышли на берег.
Две старшие оделись, а младшая — ее Эгле звали — только руку протянула к рубашке, вдруг кто-то как зашипит на нее!
Посмотрела Эгле — это уж забрался в рукав.
— Уходи прочь! — закричала девушка.
— Пообещай, что пойдешь за меня замуж, уйду,- сказал уж человеческим голосом. Эгле рассердилась, а сестры смеются.
— Чем не жених тебе! — говорят. — Соглашайся, сестрица.
И побежали домой.
Осталась Эгле одна на берегу» Солнце зашло, совсем стемнело. Страшно Эгле, да как без рубашки домой пойдешь?
— Милый уж, отдай рубашку! — просит она. А уж все свое твердит:
— Назовись моей невестой.
— Ну ладно, — крикнула Эгле, — будь по-твоему!
— Уж выполз из рукава. А Эгле схватила рубашку и скорей за сестрами.
На другое утро села Эгле у окошка пряжу прясть. Сидит прядет, песни поет. Про ужа и думать забыла. Вдруг слышит — во дворе зашуршало, зашипело. Глянула девушка в оконце, да так и обмерла со страху.
Полон двор ужей! Шипят, извиваются. А три самых больших, самых толстых вползли на порог, в щелку под дверью — в дом проскользнули.
Эгле — скорей из комнаты да в клеть . Забилась в уголок, дрожит от страха.
А ужи говорят отцу с матерью:
— Пришли мы сватами от самого царя озерных вод. Снаряжайте вашу младшую дочь. Она за нашего господина обещала замуж пойти.
Что тут делать! Пусть хоть царь, а все равно гад ползучий, уж холодный, — как за такого любимую дочь отдать! Но и отказать нельзя — сама девушка слово дала.
Как раз в ту пору у них старуха соседка гостила. Та старуха и говорит потихоньку отцу с матерью:
— Отдайте вместо дочери белую гусыню. Где ужам разобрать!
Отец с матерью так и сделали. Вынесли белую гусыню и говорят сватам:
— Вот наша младшая дочь. Везите поскорее невесту к жениху.
Ужи посадили белую гусыню в корыто и повезли ее со двора. Только подъехали к воротам — слышат, кукушка на заборе кукует:
Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Гусыню сосватали. Ку-ку!
Воротились ужи в дом, зашипели, засвистели — подавай им настоящую невесту.
Опять старуха соседка шепчет отцу с матерью:
-Выведите им белую овечку.
Мать с отцом привели белую овечку.
— Не хотелось с дочкой расставаться, — гово -рят, -да что поделаешь! Берите ее, ведите к жениху.
Ужи повели белую овечку. Полдороги прошли, как вдруг с дерева опять кукушка закуковала:
Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Овечку сосватали. Ку-ку!
Приползли сваты назад.
— Нет, — говорят, — не та невеста. А старуха соседка все учит:
— Отдайте ужам белую корову.
Привели белую корову, алой лентой ей шею обвили, отдали сватам. Ужи погнали по проселку белую корову, до самого большака довели. А там в кустах кукушка сидит, по кукушечьи говорит:
-Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Корову сосватали. Ку-ку!
Воротились сваты, говорят:
— Мы к вам с честью, а вы вот как! Три раза нас обманули! Смотрите, в четвертый обманете — не миновать вам беды. Зубами изгрызем мы ваши деревья в садах, хвостами побьем посевы на полях.
Эгле услышала эти слова и вышла к сватам.
— Я, — говорит, — слово дала, я и отвечаю. Ведите меня к жениху.
Сваты по дороге ползут, за сватами Эгле идет, за Эгле ужи в пыли вьются -невесту к жениху провожают. А кукушка за ними летит, по кукушечьи говорит:
Вот это невеста! Умна и прелестна,
Стройна, точно елка,
Кудри — как из шелка!
Подошли к озеру. Вода в озере запенилась, забурлила и отхлынула от берега. А на прибрежном песке юноша появился — статный, красивый, в богатой одежде.
— Я жених твой, — сказал Эгле юноша. — Зовут меня Жалтис. Для других людей я уж, а для тебя, девушка, сбросил я змеиную кожу, тебе одной открыл свое имя. Полюбишь меня, красавица?
— Полюблю, -сказала Эгле, -буду тебе верной женой. — И пошла за женихом в подводное царство.
С тех пор девять лет минуло. Эгле родила своему мужу двух сыновей и дочку. Хорошо жилось Эгле. И дети удались ласковые, послушные, и муж ее любил и берег. Только вот затосковала Эгле по родному дому. Стало ей подводное царство не мило, захотелось на отца с матерью поглядеть, ласковым словом с братьями перекинуться, с сестрами за прялкой песни спеть. Просит она мужа:
— Отпусти меня, Жалтис, домой погостить, отцу с матерью показать наших деток. А Жалтис не отпускает.
— Разве плохо тебе в подводном царстве? — спрашивает ее.
— Нет, хорошо, — отвечает Эгле, — да плоха та дочь, что отца и мать своих забудет навеки.
— Ну, будь по-твоему, -говорит Жалтис. — Отпущу тебя, только прежде спряди ты мне золотую кудель.
Эгле села за пряжу. День прядет, другой прядет, а кудель все не убывает, будто даже больше становится. А старая нянюшка, которая младшую дочку нянчила, поглядела, как Эгле пряжу прядет, покачала головой и говорит:
— Хоть до моих лет доживешь, и то тебе не спрясть всей кудели.
-А что же, нянюшка, делать? — спрашивает Эгле.
— А ты накали спицу в огне да и проткни ею кудель.
Взяла Эгле спицу, накалила и только воткнула в кудель — вдруг выскочила из клубка большая жаба. Эта жаба в кудели сидела и выпускала изо рта золотые нити. Эгле с одного конца пряжу пряла, а с другого конца кудель еще длиннее становилась. Ну, а теперь Эгле всю кудель в одну ночь спряла.
Наутро приносит она мужу пряжу и говорит:
— Что ты велел, то я исполнила. Исполни и ты, что обещал.
-Хорошо, -ответил Жалтис, — я от своих слов не отказываюсь. Отпущу тебя к матери и отцу, когда ты эти башмаки сносишь.
Жалтис достал из-под лавки железные башмаки и подал их жене. Обула Эгле железные башмаки. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве хоть бы царапина!
Нянюшка смотрит на нее и головой качает:
— Зря себя, доченька, мучишь. Сто лет проживешь — сто лет башмаки целы будут.
— Научи, нянюшка, что делать! — просит Эгле.
— Снеси кузнецу и вели их в горн бросить. Так Эгле и сделала. Кузнец перекалил железо в
горне — стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Эгле башмаки. Приходит она к мужу и говорит:
— Теперь отпустишь?
— Отпущу, — говорит Жалтис. — Только как же ты без заячьего пирога в родном доме покажешься? Смотри, осудят тебя люди — загордилась, скажут.
Тут Эгле и вспомнила. Еще когда она маленькой была и случалось отцу с матерью куда-нибудь из дому уезжать, никогда они с пустыми руками не возвращались. Привезут пирог, всех детей куском оделят и притом такие слова скажут: «По дороге шли, в заячий домик зашли, заяц нам пирог испек, вот и вам кусок». Так по всей Литве исстари велось. Стыдно стало Эгле, что дедовский обычай забыла, и побежала печь пирог. А муж потихоньку все ведра и горшки припрятал, одно решето оставил. Как в решете воду носить, как тесто месить? Вода прольется, мука просыплется.
Но и тут старая нянюшка помогла. Она взяла ржаного хлеба и залепила дырки. Эгле замесила в решете тесто — ни капельки воды не пролила, ни горсточки муки не просыпала.
Испекла Эгле пирог и стала с мужем прощаться.
Муж ей говорит:
— Больше девяти дней не гости. И смотри, как назад пойдешь, чтобы никто тебя не провожал. Стань на берегу и позови меня так:

Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,-
Пена белая, молочная!
Если ж милый мой убит И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая.


И вы, мои сыновья, и ты, дочь, слово дайте: о чем знаете, людям не рассказывать.
Дали дети слово.
Тут Жалтис обернулся ужом и вынес жену с детьми на берег озера.
Вот радости-то было, когда Эгле со своими детьми в родной дом постучалась!
Отец и мать дочерью да внуками не налюбуются, братья, сестры с Эгле не наговорятся.
Только соседи их дом стороной обходят и говорят:
— Вернулась ужиха с уженятами. Хорошо еще, мужа своего дома оставила. Не было бы от них беды!
Братьям обидно. Стали они сестру уговаривать:
— Откажись от мужа, оставайся с нами навеки. А придет муж за тобой — мы тебя не выдадим. Эгле отвечает:
— Не дело вы, братья, говорите. Как жене от живого мужа отказаться, как детей родного отца лишить? И не придет муж за мной — я сама, как время поспеет, из вод озерных его вызову.
— А как ты его вызывать станешь?
— Эх, братья,- отвечает Эгле,- не вам его звать, не вам про то и знать. А меня лучше не спрашивайте, все равно не скажу.
А старуха соседка учит братьев.
— Не с той стороны, — говорит, — подступаете. Что мать не скажет — малые дети выболтают.
Вот собрались братья ночью в лес коней пасти и старшего сына Эгле с собой взяли. В лесу коней на зеленую траву пустили, разложили костер и стали мальчика выспрашивать, как отца по имени зовут и на какой он зов отзывается.
Ничего им старший сын не сказал. Лаской выспрашивают — отмалчивается, побоями выпытывают — только слезы льет.
— Ну, — говорят братья, — этот в мать пошел, может, с младшим лучше сговоримся.
Утром вернулись они домой. Эгле спрашивает у сына:
— Отчего у тебя, сыночек, глаза красные?
-В лесу костер дымно горел, — отвечает ей сын, — вот глаза и покраснели.
На следующую ночь опять пошли братья в лес коней пасти и зазвали с собой младшего сына Эгле. Да и от него ничего не добились.
Вернулись наутро домой. Эгле глянула на сына и спрашивает:
— Что это, сыночек, и у тебя глаза красные? Не обидели ли тебя дядюшки?
— Нет, не обидели, — отвечает ей сын. — Я всю ночь не спал, коней стерег, вот и покраснели глаза.
И на третью ночь собрались братья в лес. Приласкали они маленькую племянницу и с собой заманили.
Была она у матери с нянюшкой любимым дитятей. Никто ее никогда и пальцем не тронул, злого слова не сказал. Вот стали ее дядья выспрашивать да выпытывать. Она в землю глазками уперлась, молчит, только головой качает: «Не знаю я ничего». А как пригрозили ей дядья гибким прутом, она задрожала вся, побелела, как платок, да все и рассказала. И как отцово имя — сказала, и на какой он зов отзывается — открыла. Ну, дядьям только того и надо. Еще пригрозили ей, чтобы она перед матерью и словом не обмолвилась, и отвели ее домой.
А сами захватили косы, пошли к озеру. Сделали они свое злое дело, косы о траву вытерли и воротились назад. Только стали косы в сенях вешать, услыхала Эгле железный звон, и сжалось у нее сердце.
— Что, братцы, -спрашивает, — вы так рано на работу поднялись?
Братья отвечают;
— Густая трава по утренней росе ровнее ложится.
А Эгле все душой неспокойна. В тот же день собралась она назад, к мужу. У порога с матерью и отцом попрощалась, у ворот сестер, братьев обняла — никому провожать себя не позволила. Подошла она с детьми к озеру, стала на бережку и сказала, как муж ее научил:

Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,-
‘Пена белая, молочная!
Если ж милый мой убит
И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая…


Тут всколыхнулись озерные воды, пеной вспенились. Да не белая пена на волнах качается, не белая, как молоко, а красная, как кровь. И со дна голос послышался:

В час туманный,
В час рассветный
Я людьми загублен злыми.
Дочка милая,
Зачем ты
Назвала отцово имя?


Заплакала, зарыдала Эгле. Потом обернулась к детям и сказала:
— Нет у вас ласкового отца, нет у меня любимого мужа. Никто нас в подводном царстве не приветит, а под одним кровом со злыми убийцами нам не жить. Пусть же будет так, как я скажу:

Сыновья мои родные,
Вы сдержали слово твердо —
В дуб и ясень превратитесь,
Не сгибаясь, стойте гордо.
Ты же, маленькая дочка,
Не сильна в беде душою,
Стань пугливою осиной,
Трепещи всегда листвою.
Мне же елью стать печальной,
Стать угрюмой, темной елью,
Лить потоки слез янтарных,
По ночам стонать с метелью.


И как сказала, так и сталось: старший сын превратился в дуб высокий, младший — в ясень, а
дочь — в трепетную осину;
Сама Эгле обернулась темной елью. С тех пор и повелись на земле ель, дуб, ясень и осина. Печальной вдовой клонит ель свои ветви долу. Чуть дохнет ветер — дрожат, точно от страха, мелкие листочки осины. А у дуба и ясеня стволы крепкие и твердые, как сердце верного человека. А почему это так, только тот и знает, кто слыхал от дедов про бедную Эгле и про ее детей.