Долго ли коротко ли гостили кирзуны в Опорске, может день, а может и десять, мы не ведаем, да только ничем дурным не прославились. Как подменил их кто – с людьми русскими сдержаны, в речах приветливы, во взорах дружественны, а товары все лучших сортов. А Соловец всегда с послом рядом и глаз с него не спускает. Глянет вроде посол, нет купца, а только моргнет – вот он! Бдителен купец с кирзунами, хоть и грамоты мирные читал.
Скоро кончились подарки, и велел Баргур посольству город покидать и на лодки грузиться. Говорит Соловцу:
— Хорош твой город, купец, чист, светел да приветлив, и сам ты хозяин радушный, а вот получается, что ехал я на море, а попал на озеро. Дай ты мне с Борщем Ивановичем увидеться?
Нахмурился купец:
— Вот вроде с тобой говорю, а вроде как не с тобой! Нельзя к воеводе, вот поправится, тогда приезжай!
— Эх, купец, хотел я тебя обрадовать, да видно не судьба. Есть со мной лекарь знатный, по всей империи кирзунской первый. Истинный кудесник! Ты когда слышал, чтобы наш император болел?
Соловец честно молвил:
— Да с детства, сколь себя помню, живет ваш Девятиглазый долго и всегда здоровее быка!
— Во-от, купец! Может, коль дружба такая между нами, дашь ты моему лекарю с Борщем повидаться, а я уж так и быть, с тобой побуду?
Подумал Соловец и решил, пусть кирзун под охраной дружинников зайдет к воеводе, да сразу и выйдет без задержек. Ведь сколько уж средств перепробовали, а все не впрок!
Свистнул Баргур в толпу и вышел перед ними тот самый старичок. Скромненький, бедненький, с бородкой жиденькой. Стоит, на ветру качается и не смотрит даже, и кувшинчик свой облезлый к груди прижимает.
Повели дружинники городские кирзунского лекаря, о тот еле плетется, да все что-то в кувшинчик приговаривает. Заметил это десятник, тряхнул старика так, что кости брякнули:
— Ты, что, бестия, там шепчешь, а?
А тот съежился как цыпленок под дождем и отвечает дрожащим голосом:
— Хароши слова гаварю, здаровье гаварю, здаров бык будет ваевода.
Пришли они в дом Борща, стали в горнице перед входом в спальню, где воевода маялся. Старичок сразу приосанился, обутки свои дряхлые скинул, и из-за пазухи коврик вытащил, ветхий как сама древность, а на нем знаки всякие магические нарисованы.
Расстелил он коврик пред порогом и опрыскал его из кувшинчика. Тут у всех, кто рядом стоял, и все это видел, глаза на лоб полезли. Коврик засветился сиянием красочным, заискрился и обратился в ткань мягкую дорогую с вышивкой.
Бережно кирзун свой коврик поднял, встряхнул и повернулся к дружинникам:
— Захадить можно?
Велел десятник опочивальню Борщевскую от лекарей да прислуги освободить, – так об этом кирзун попросил, говорит, лечения иначе не выйдет. Затолкали его ребята в спальню и двое с палашами вслед за кирзуном вошли.
Лежал Борщ Иванович на трех перинах, на трех подушках, от болезни сизый, и стонал басом. Рядом Ксения верная вся в слезах.
Кирзунский лекарь подскочил к воеводе, словно рысь, набросил свою тряпицу на тело богатыря. И забормотал что-то непонятное с шипением да придыханием.
И тут чудо случилось!
Поднялся с постели Борщ Иванович, глаза в удивлении, руками лицо щупает, зубами щелкает, и понять ничего не может. А тряпица волшебная словно приклеилась к нему, тело обвивает и цветами разными сверкает.
— Что за диво? – басом молвит воевода – эта как же, братцы? Чую, силы ко мне возвращаются! Эге-гей!
А старик кирзунский проворно коврик свой с тела Борщева снял, свернул бережно и за пазуху спрятал, и с поклонами, с поклонами украдкою из избы вышел.
Встал совсем с постели Борщ, подушки скинул и жену свою обнял:
— Отмучился я, любимая Ксения, нет теперь во мне хвори! Готов хоть с тигром бороться!
Налетели тут дружинники к воеводе, ликуют, по плечам широким его хлопают, а тот и рад как ребенок.
А тем временем старик с волшебным ковриком да кувшинчиком серой мышкой тихонечко-тихонечко по улочкам проскользнул и на лодках кирзунских затаился.
Соловец с Баргуром распрощались и заверились, что впредь вражды меж ними не будет. Слово твердое скрепили рукопожатием крепким.
Погрузилось посольство кирзунское и отчалило.